В статье
рассматривается формирование культурного
пространства малороссийского города
Елисаветграда в свете актуализации
государственных задач, отмечаются семиотически
значимые явления и объекты как результат
властеотношений в сложении историко-культурного
текста города.
Возникновение новых городов в Российской
империи сопровождалось эксплицитным
отображением идеи государственности в том виде,
в каком она оформилась на данном историческом
этапе. К середине XVIII в., когда на южных рубежах
России появилась крепость св. Елисаветы, в
политическом самосознании общества достаточно
отчётливо обозначилось понимание
государственного мессианизма русской культуры,
сформированного ещё на ранних этапах
становления Московской Руси (1) и выраженного
подчёркнутой значимостью правителя страны не
только в своей державе, но и за её пределами,
кроме того, успела закрепиться новая модель
русской монархии европейского образца,
возникшая после принятия в 1721 г. Петром I
императорского титула и последовавшего за этим
изменения статуса России (2) с формированием
имперской идеологии, которая в основе своей была
заложена ещё в Древнем Риме. Продолжавшееся
после петровских преобразований освоение и
присоединение земель, приумножающих могущество
империи и расширяющих её границы, являлось едва
ли не главной установкой этой идеологии. Именно
петровской стратегией поисков выхода России к
северным и южным морям определялась политика
Елизаветы Петровны по завоеванию черноморской
акватории, а необходимость укрепления новых
рубежей при продвижении к морю подвигла к
строительству на юге в начале 1750-х гг. крепости св.
Елисаветы, вокруг которой вскоре образовался
город. В самом строительстве и исторической
судьбе Елисаветграда прочитываются
последовательные шаги выполнения державной
программы. Развитие города происходило, с одной
стороны, в условиях межэтнической
полидискурсивности, с другой — в контексте
российской культуры — в городском пространстве
отчётливо просматривается «русский след»,
поэтому выявление его историко-культурного
своеобразия через репрезентацию российской
государственности оправдывается тезисом о том,
что «историческая динамика русской и российской
культуры и государственности во многом
предопределена её городскими интенциями и
урбанистическими устремлениями» (3). В
историческом тексте любого города существует
своя мифология, моделирующая культурное
пространство, возникая обычно на двух уровнях:
официальном и низовом, фольклорном. «С первых
дней творения» в елисаветградском тексте
частично повторялся историко-культурный феномен
столицы, поэтому на «официальном» уровне проект
императрицы соотносим в первую очередь с
мифологическим текстом творения Петра I.
Государственная необходимость
возведения крепости св. Елисаветы объяснялась
защитой Новой Сербии (название земель,
заселенных получившими в России убежище сербами
под командованием генерал-майора И.С.Хорвата).
Однако задачи, решаемые елизаветинским режимом
на юге, оказались куда более обширными: во-первых,
это продолжение дела Петра Великого по
завоеванию выхода к Чёрному морю; во-вторых,
империю беспокоили «турецкая угроза» и крымско-татарское
ханство; наконец, немало проблем государственной
политике России создавали агрессивные действия
запорожского казачества в отношении как
сербских переселенцев, так и ближайших соседей
поляков, обращавшихся к императрице с жалобами
(4). Иными словами, сфера государственных
интересов, постоянно сопрягаемая с территорией
этого степного края, оказалась вполне
совместимой с мессианской ролью России в
отношении исторической судьбы соседних
славянских народов. С созданием нового города,
обеспечивающего мир и порядок в присоединённых к
России землях (извечный миф о превращении Хаоса в
Космос), императрица становилась
«спасительницей» и «благодетельницей», осиянной
божественным светом: помимо обожествления
царской власти само имя, данное городу, включало
в себя семантику божественного долга (с др.-евр.
имя Елизавета переводится как «богом я клянусь»),
так символически редуплицировались знаки
«имперского мифа». Фигура государыни
превращалась в культурный императив, а
Елисаветград - в «царский проект» мемориального
увековечения добродетельной императрицы,
олицетворяемой со всем государством, город же
«становился скрижалью, монументальной записью,
"славною мемориею" всех деяний, движений и
перемещений» (5) государыни, как когда-то
«славными мемориями» - архитектурными
сооружениями в Петербурге - был увековечен путь
Елизаветы в ночь переворота (6). Правда, до
осуществления архитектурной программы здесь
дело не дошло. Деяние отпечаталось в названии,
где ощутимы и отзвуки «царьградского» образца,
объединяющие Елисаветград с восточным
православным миром (в замыслах Петра дать своему
городу имя Петрополь также просматривается это
стремление), но в управлении городом по западному
типу - городским магистратом во главе с
бургомистром - прочитывается сходство с
прозападной ориентацией Петербурга.
Елисаветград воспринимается как
зеркальное отражение образа петровского детища
по нескольким признакам: основанная в 1754 г.,
крепость появилась по аналогии с крепостью св.
Петра и Павла как бы «на краю» культурного
пространства- на границе с иными, чужими
культурами, на «нагорном» берегу реки Ингул.
Однако образ шестигранной в плане земляной
крепости с её расположением в степи был лишён
эсхатологического подтекста, вместившегося в
культурной составляющей Петербурга, в символике
елисаветградской фортеции прочитывались знаки
солнца и защитного символа, имевшего, вероятно,
хождение в сербской традиции (7), это был
своеобразный «реверанс» в сторону искавших
прибежища сербов. Строительство крепостных
сооружений велось, по свидетельству историка Д.Багалея,
украинскими казаками да регулярными войсками (8),
т. е. в таких же жёстких «военных» условиях, как в
петровские времена возводился город на севере.
Сходным образом формировалось городское
население — петровские указы обеспечивали
сословное разнообразие Петербурга; по указу
императрицы в Елисаветград свозился
многонациональный народ: первыми были украинцы,
которые давно освоили степную зону, затем
появляются сербы, болгары, поляки, греки,
молдаване, беглые русские, евреи (сознательная
проекция «вавилонского мифа»), в результате чего
искусственно сформировалось сложно
структурированное ментальное поле, некоторым
образом разрушившее «запорізьку самостійність».
Указ Елизаветы о перерасселении
трансформировался в городском предании: сама
императрица распорядилась доставлять военным
поселенцам красавиц невест из разных волостей;
этим впоследствии объяснялось наличие здесь
большого количества красивых жителей: «Давно
красавицами славен / Елизаветы Первой град. /
Мужчина каждый обезглавлен / Сердцами их, как
говорят», — подхватил елисаветградскую легенду
в «Колоколах собора чувств» И. Северянин.
Городское пространство проектировалось с
ориентацией на северную столицу: центральная
улица города, возникшая одной из первых,
устремлена в северо-восточном направлении от
крепости, в её названии Большая Перспективная
отражена историческая преемственность с «градом
Петровым». На крепостной территории
планировалась перестройка соборной Троицкой
церкви из деревянной в каменную по проекту
петербургского архитектора Виста с включением
приделов святых Захария, Елисаветы, а также
апостолов Петра и Павла. Внутреннее устройство
города было определено готовностью к «театру
военных действий», так как функция крепости
заключалась в охране внешних границ на юге
страны, хотя для гражданского населения
Елисаветград стал торгово-ярмарочным центром
степной зоны при непосредственной поддержке
императрицей купеческого сословия (причём в
первую очередь из поляков).
В официальной идеологии екатерининской
эпохи мессианская роль России соотнесена с
образом «мудрой правительницы - Минервы», в честь
которой возводятся новые города, поэтому
правление Екатерины II не было нацелено на
развитие Елисаветграда, имевшего в то время вид
поселения при крепости с деревянными домами и
церквями. Смещение южных рубежей России в
результате успешных Крымских походов привело к
постепенной утрате боевой функции фортеции св.
Елисаветы, где разместились госпиталь и
небольшой гарнизон тылового назначения.
Екатерину больше заботило «укрощение» Сечи, что
она с успехом осуществила и что отозвалось в
местном фольклоре драматическими нотами: «Ой, з-під
города, з-під Ялисавета / Сизі орли вилітали, / А у
Москві та в засіданім домі, / Ой там пани сенатори,
/ Превеликі генерали, полковники, / Вони думали-гадали:
/ Ой, та як би ж нам, ой та як би ж нам / Запорожців з
степу позганяти, / А всі землі запорозькі собі
одібрати)) (9). «Имперская парадигма», опиравшаяся
на концепцию Просвещения, сводилась к
оптимальному решению практических задач, в числе
прочих, отыскивая и извлекая пользу из
хозяйственного освоения территории Новороссии (тогда
возникло это название южного края). Высочайшее
внимание к городским объектам, отмеченное
присутствием государственных лиц первого звена,
актуализирует роль и значение Елисаветграда в
империи именно с практической стороны:
экспедиции Академии наук с целью
археологических раскопок вокруг Елисаветграда,
вывозившие артефакты скифской истории в столицу,
курируются графом Орловым; крепость как
перевалочный пункт в выполнении важнейших
государственных задач по дальнейшему освоению
южных земель посещают военачальники и
полководцы П. Румянцев, П. Панин, А. Суворов, М.
Кутузов, но особенно часто наведывается в
фортецию почти «самодержец» Новороссии Г.
Потёмкин, возглавивший продвижение империи к
Чёрному морю и в направлении запада. Недалеко от
крепости по высочайшему указу разбит
Виноградный сад (позже Казённый, или Городской)
для выращивания фруктов к императорскому столу,
задуманный, вероятно, по аналогии с Виноградным
садом в Измайлове, созданным при царе Алексее
Михайловиче; в городском предании долго хранился
образ «потёмкинского» дуба - «сакрального»
центра сада (о нём писал елисаветградец Арс.
Тарковский: «...сидели на пушках у ворот / В
казённый сад, где двухсотлетний дуб»), в его тени
князь Г. Потёмкин будто бы разрабатывал план
осады Очакова и вручал воинские награды.
Подобные «отметины» в повседневном локусе
Елисаветграда, превращавшие имперскую идеологию
в мифологию, постоянно напоминали о «важности»
места города в государстве.
Сменяющие друг друга этапы городской
истории первоначально не были ориентированы на
кардинальное обновление роли Елисаветграда в
империи. Решающее значение в его дальнейшей
судьбе приобрёл 1829 год, закрепивший официальный
статус города- военного поселения, хотя он
являлся таковым с конца XVIII в. Наделение какого бы
то ни было субъекта державы особыми функциями
обеспечивает ему повышенное внимание власти, тем
более если это обусловлено новаторскими идеями.
Система военных поселений, возникшая в России
при Александре I, всей административно-хозяйственной
деятельностью и внутренней жизнью отображала
появление нового принципа комплектования армии.
При создании военного поселения император
абсолютно не считался с местными жителями,
нередко вынуждая их к переезду с обжитого места и
действуя при этом, как отмечал один из
иностранных посланников, «по праву
обыкновенного землевладельца» (10). Новость о
реформировании системы военного устройства
страны с интересом была встречена в европейских
государствах (11). К моменту вступления на престол
Николая I «великий и плодотворный замысел» его
предшественника распространился в Малороссии.
Николаевское правление с его стремлением к
упорядоченности, организованности отозвалось в
малых городах чёткой определённостью их статуса
в империи, и теперь в управлении Елисаветградом
господствует насаждаемый консервативной
военной администрацией жёсткий порядок. Система
двоевластия, подкреплённая соблюдением
иерархической субординации, существовавшей как
образец властеотношений в российской
государственности, выстраивает многослойную
схему соподчинённости, которая усложнится ещё
больше, отягощаясь судебными тяжбами, с
переходом города в гражданское ведомство.
«Военная парадигма» имперской политики в
течение нескольких десятилетий формировала
ярчайшую страницу елисаветградской истории. С
возвышением статуса города возросло его
первоначальное назначение и изменились основные
принципы городского устройства. Смысловой центр
Елисаветграда отмечен комплексом военных
сооружений, при их закладке по некоторым
источникам присутствовал сам император. В
мифологии культурного императива правителя
«демиургическая» роль государя при создании
нового порядка обеспечивала аксиологическую
оценку преобразований (при власти военных город
даже не нуждался в тюремном здании, которое
появится только в 1884 г.). Для большей
убедительности государственной политике
требуется визуальное воплощение, как правило,
осуществляемое в архитектурных формах и
реализованное здесь в штабных и административно-войсковых
зданиях, в Доме Благородного и Общественного
собрания, в помещении конного манежа и корпусе
кавалерийского юнкерского училища, являвшегося
одновременно «дворцом» на случай приезда
высочайших особ. «Имперский миф» программно
закреплялся в соответствовавшем характеру
военного администрирования стиле ампир с его
классицистической строгостью, подчёркивающей
преемственность с античностью. Завершение
ансамбля возведённой через сквер от гарнизонных
сооружений Покровской церковью (арх. Андреев)
вписало весь комплекс строений в единое
культурное поле с гражданской инфраструктурой
на правах архитектурной доминанты. Объединяющей
частью комплекса стал плац, расположенный
напротив «дворца». Постепенно хронология
событий в памяти горожан сместилась во времени,
оправдывая логику мифологизации истории, и уже
«поговаривали, что некогда в этом дворце
останавливалась императрица Елизавета. А может,
не останавливалась, а только намеревалась
посетить город, названный именем её святой
тёзки» (П. Гельбак, очерки «Ехали дрожки...»).
Военный компонент потребовал чёткой
регламентации строительства, которым руководил
городской архитектор А. М. Достоевский, родной
брат великого русского писателя, назначенный на
должность и присланный в 1848 г. в Елисаветград из
Петербурга, выполнявший свои обязанности до 1859 г.
(по его проекту в городе была выстроена
Петропавловская церковь). Приезд столь знаковой
фигуры обозначил важную веху в формировании
архитектурного облика города, закрепив
преимущество за столичной школой зодчества. Все
работы по строительству, озеленению и
благоустройству улиц согласовывались с военными
губернскими властями, о чём позднее поведал в
«Историческом очерке г. Елисаветграда»
городской голова А. Н. Пашутин, подчеркнув роль
корпусного командира и начальника военных
поселений в Новороссийском крае графа Д. Е. Остен-Сакена,
по ходатайству которого работы осуществлялись с
высочайшего дозволения (12).
Особенное значение в жизни города
приобрели регулярные корпусные сборы и военные
парады, преображавшие улицы и площади нарядным
оформлением. Как подчёркивает А. Н. Пашутин,
«сборы войск бывали обыкновенно в августе и
сентябре месяцах, когда хлеб был собран, <...> в
присутствии высочайших особ», на
елисаветградских полях «маневрировало каждый
раз до ста тысяч солдат» (13). Это становилось
грандиозным событием для съезжавшейся сюда
губернской элиты и горожан, которые «радостно
встречали у себя дорогих их сердцу монархов», а
самый город «надолго обращался в военный лагерь
со всеми его атрибутами» (14). Центральное
положение в дни манёвров занимала в городе
Дворцовая улица, берущая начало от «дворца» (смысловой
«близнец» главной площади Петербурга).
Таким оборзом, в Елисаветград как бы
перемещался «государственный центр», город
превращался одновременно в «военную столицу» и
«резиденцию государей», где они находили
отдохновение («Я приехал к вам, чтобы у вас
отдохнуть!» - заявил как будто однажды Николай I).
Это по-своему отразилось на особенностях
городского менталитета, отмеченных позднее М.
Алдановым в романе «Бегство»: «Я ничего не имею
против самой глубокой провинции, но всё-таки
смешно, что Симбирск объявил себя городом-светочем,
а Елисаветград столицей мира». Государство
держало в поле зрения маленький город на юге,
определяя его внутреннее содержание, внешний
облик, городскую геральдику: данью
основательнице стало включение в 40-х гг. XIX в. в
городской герб наряду с абрисом крепости вензеля
Елизаветы.
В эпоху Великих реформ Александра II
актуализируется до поры зарезервированный
экономический аспект центральной зоны
малороссийского края, превращённой в главного
поставщика экспортного зерна, что обеспечило
Елисаветграду, переведённому с 1861 г. в
гражданское управление, обновление статуса и
быстрое развитие городской инфраструктуры. В
связи с этим вполне объяснимо пиететное
отношение елисаветградцев к личности царя-реформатора,
завершившееся после одного из визитов созданием
липовой аллеи в его честь, посвятительное
назначение которой восходит к мемориальному
каноническому ритуалу. Восприятие правителя в
ореоле божественности не допускало его
«обытовлённости»: «...по окончании обеда государь
вышел в шинели и фуражке и с папиросою в зубах,
медленно сел в коляску, милостиво раскланялся с
публикою... Большинство публики,
присутствовавшей при выходе государя... осталось
недовольною тем, что государь вышел с закуренной
папиросою», - вспоминал А. М. Достоевский о
приезде Александра II в Елисаветград (15).
Планировавшееся установление ему памятника в 1914
г. не состоялось из-за начавшейся войны, хотя,
возможно, причины крылись в долгих согласованиях,
как в случае с нереализованным замыслом
памятника Николаю I.
Имперский проект, начавшийся в середине
XVIII в., обрёл завершённую форму, обеспечив юго-западные
границы страны надёжным тылом. Несмотря на
изменение статуса, военный компонент в городе
сохранял своё присутствие, не занимая
доминирующего положения, - здесь периодически
расквартировываются полки, иногда устраиваются
манёвры. Русское офицерство вообще долго
задавало тон культурной жизни города, в
елисаветградском округе служили поэт А. Фет, А. С.
Мусин-Пушкин, представители рода Раевских, в 1867 г.
генерал-майором Н. Ф. Федоровским в городе
учреждено бесплатное ремесленно-грамотное
училище, а инженером-полковником Г. В. Трамбицким
в том же году на собственные средства сооружён
«Зимний театр» взамен сгоревшего городского. Для
многих елисаветградцев их город будет накрепко
связан с военным значением его в Российской
империи: в XX веке из Европы ностальгическими
нотами прозвучит голос эмигрировавшего из
ставшей чужой страны поэта А. Величковского: «Это
было где-то, /Далеко от Сены: / Солнце пахло летом, /Ветерок
сиренью. /
Под апрельским небом/ Было на параде / На
плацу учебном / В Елисаветграде» (16). Но
определявший когда-то лицо Елисаветграда
военный компонент остался экспонатным явлением
в культуре нового исторического времени. В
городской «военной мифологии» точку поставили
последние полковые сборы 1888 г., а с её угасанием
стало снижаться влияние мифологии имперской.
Появление на последних манёврах Александра III и
членов царской семьи, встреченное лозунгом
«Радуемся и веселимся: Царь наш среди нас!», ещё
раз возвысило самоощущение горожан присутствием
«божественного правителя» среди нас. Утративший
свою актуальность гарнизонный узел напоминает о
себе в основном кавалерийским юнкерским
училищем, интерес к которому со стороны
императорской власти не угасал - с конца 60-х гг. XIX
столетия выпускниками училища пополняется
кадровый состав 3-го гусарского (с 1882 по 1907 г. -
драгунского) Елисаветградского полка, шефом
которого с 1909 г. назначена дочь императора
Николая II Великая княгиня Ольга; в начале XX в.
форму этого училища носил Великий князь Игорь
Константинович. С прекращением военных сборов в
Елисаветграде сохраняется видимость
«присутствия» высшей власти: «высочайшею рукою»
подписываются отдельные документы по городскому
ведомству, однако сам император Николай II ни разу
не посетил город, отозвавшийся большими
торжествами по случаю его коронования.
Совершенно очевидно, что с завершением
стадии становления Елисаветграда,
определявшейся военным значением, наступил
следующий этап государственной программы,
предначертанный городу ещё его основательницей,
не случайно купеческое сословие, составлявшее к
началу XX в. всего около 2% городского населения,
имело здесь значительный вес. Приоритетное в
политике Николая II аграрно-промышленное
направление развития степной зоны изменило
интерес империи к южным городам в сторону
повышения их экономического значения и
промышленного роста. Итогом такой политики стало
изменение темпов европеизации Елисаветграда,
визуально преобразившегося в результате
активного строительства, включившего к концу
века значительный пласт сооружений торгово-экономического
блока (банки, магазины, рестораны, отели), важное
значение приобретает и строительство
железнодорожного вокзала, неподалеку от
которого вокруг корпусов наиболее крупного
городского предприятия - завода земледельческих
машин британских промышленников братьев Р. и Т.
Эльворти - формируется новый градообразующий
узел - фабричный (или заводской), правда, не успев
завершиться в предреволюционное время. С
переходом к промышленно-технической сфере
развития города происходило переосмысление роли
городского самоуправления в границах империи. За
счёт увеличения казны местная власть, имея
намерение реализовать собственные
репрезентативные программы, стремится внедрить
в городскую инфраструктуру технические
новшества (электричество, телефон, водопровод,
трамвай). С этим же связано формирование нового
архитектурного образа города, в котором вновь
оживает концепция родственности столичному
архитектурному тексту, на этот раз ориентируясь
на обе российские столичные школы: петербургскую
и московскую, - что обусловлено почти
одновременным приездом в Елисаветград двух
зодчих: А. Л. Лишневского из Петербурга и Я. В.
Паученко из Москвы. Последнее «вхождение»
императорской фамилии в елисаветградский текст
состоялось в 1913 г. в дни празднования 300-летия
дома Романовых, по случаю чего в городе были
предприняты некоторые реконструкционные работы.
Этот же год оказался переломным для империи,
стремительно начавшей терять мировое влияние.
Ряд событий, потрясших основы самодержавия,
первые жертвы войны среди юнкеров — выпускников
елисаветградского училища, появление в городе
революционных кружков разрушали представления о
государственном мессианизме России. Родившаяся
в начале XX в. метафора «Елисаветград - маленький
Париж» вобрала в себя не только архитектурное
своеобразие, вписывающее город в европейский
контекст, но и стремление от российской
имперской парадигмы перейти к иным
пространственным ориентирам.
Однако для нового времени в
елисаветградской истории, как и в истории
северной столицы, определяющим станет «минус-контекст»,
а первой потерей - имя (А. Величковский писал:
«Отзвучали гимны, / Отзвенел парад, / И не стало
имени / Елисаветград»). Идея «генерального
переименования» в советской «империи»
превратила отнятое имя в миф о прошлом и
растворила отнятую историю в мифе о будущем.
«Тройной» проход через переименование — от
Зиновьевска и Кирово до Кировограда - разрушил
всё «до основанья» (миф о разрушении/возрождении
не реализовался). И сегодня актуальны
предчувствия И.Бунина в «Окаянных днях»: «Много
долгих лет понадобится Елизаветграду, чтобы
оправиться!»: в Украине «имперской парадигме»
вменяется в вину вытеснение национальной
культуры на пространственную и культурную
периферию, а возвращение городу имени
преподносится с негативной стороны. Как
мифологическая форма «воскрешения умершего»
елисаветградская тема прочитывается в кратком
атласе стран мира, выпущенном парижским «Larousse» в
1994 г. (17), где Elizavetgrad звучит ностальгическим
символом в одном ряду с Днепродзержинском и
Куйбышевкой.
Подводя итоги, следует отметить, что
предпринятые в начале XVIII в. Петром I шаги к
изменению государственного статуса России
определили механизмы политического,
стратегического и тактического мышления всех
следующих её правителей, в том числе и в
осуществлении урбанистических программ, что
убедительно доказывают проанализированные
факты елисаветградской истории, где «имперский
миф» сохранял своё значение до тех пор, пока был
актуален военный компонент как одна из главных
составляющих государственной идеологии. Однако
удача проекта Елизаветы в том, что её творение
оказалось способным вписаться и в «иные
мифологии», в одних случаях как ностальгический
текст, в других наполняясь новым смыслом.
Примечания
1. Смирнов И. П. Мегаистория. К исторической
типологии культуры. М., 2000. С. 391-405.
2. Агеева О. Г. Титул «император» и понятие
«империя» в России в первой четверти XVIII века, file:
// F:\ ageyeva.htm. 03.08.2008. С. 11 (из 14).
3. Дмитриева Л. В. Исторический город в
современной науке и региональном образовании //
Методология гуманитарного знания в перспективе
XXI в.: м-лы междунар. науч. конф. 18.05.2001 г. СПб., 2001. С.
197.
4. А. Н. Пашутин отмечал, что «крепость св.
Елизаветы, находясь на границе России с
Запорожской Сечью и отстоя от турецкой границы в
нескольких часах езды, сдерживала и обуздывала
своевольных запорожцев, которые под именем
гайдамаков наводили ужас и опустошали своими
набегами вновь заселяемый край, как равно и
Польские области». См.: Пашутин А. Н. Исторический
очерк г. Елисаветграда / сост. и изд. А. Н. Пашутин.
Елисаветград: Литотипография бр. Шполянских, 1897.
С. 6-7.
5. Каганов Г. Петербург в контексте барокко //
Искусствознание. 2000. № 1. С. 322.
6. Там же. С. 323-360.
7. Земляная крепость св. Елисаветы не имела
собственно крепостных стен, её план представлял
вид шестиконечной звезды, древняя символика
которой связана не только с солярным культом, но
и со значением «защитного кольца», нарисованного
на земле (Бауэр В., Дюмотц И., Головин С.
Энциклопедия символов. М., 2000. С. 41), вероятно,
имевшего значение в историческом прошлом сербов
(известны аналогичные сооружения в Хорватии).
8. См.: Читальник Н. Наш край на сторінках "Киевской
старины" // Поріг (журнал з питань краєзнавства,
освіти, культури і науки). Кіровоград, 1992. № 2. С. 14.
9. Цит. по: Босько В. Визначні постаті Степової
Еллади. Кіровоград, 2004. С. 3.
10. Местр де Ж. Петербургские письма. 1803-1817. СПб., 1995.
С. 315.
11. См., например: Давыдов Б. Б. Записки Р. Лайеля о
военных поселениях в России и отклики на них (по
материалам ЦГВИА СССР) // Советские архивы. 1991. № 3.
С. 102-104.
12. Пашутин А. Н. Указ. соч. С. 91.
13. Там же. С. 83.
14. Там же. С. 84.
15. См.: А. М. Достоевский. Воспоминания. М., 1999.
16. Цит. по: Босько В. Визначні постаті... С. 44.
17. Larousse Atlas Compact. Paris Larousse Hammond, 1994. |